семена и черенки, и через своих многочисленных учеников. Эти посылки были всегда большим событием. Линнеус сам распечатывал конверт, осторожно прикасаясь к содержимому, как к драгоценному сокровищу. А когда Линнеус получил из Голландии банан, то был, по его собственным словам, «вне себя от радости».
Были у него и сибирские растения, их прислали из Петербурга. Линнеус любил и умел поддерживать с учеными переписку и обмен научными материалами с выгодой для обеих сторон. Сад под его управлением изменялся, как от прикосновения волшебного жезла, и достиг такого совершенства, какого никогда не имел. Он обратил на себя внимание всего ученого мира. Приезжали специально, чтобы посмотреть это северное чудо и послушать лекции Линнеуса. «Публичные лекции приобретали значение и славу; аудитория переполнялась слушателями, и ученые превращались в учеников», — так пишет один из давних биографов Линнеуса.
Светило мира
Ботанический сад в Упсале приобретал международное значение, благодаря богатству и разнообразию представленных в нем растений. Биограф, слова которого приведены выше, с восхищением и преклонением перед гением Линнеуса писал: «Ботанический сад, как уже было замечено, достиг необыкновенных размеров и богатства, сделался истинной столицей всемирной флоры, святилищем наук и престолом учителя, который царствовал над всей природой.
К ступеням этого престола, на котором восседал царь цветов, складывались дипломы от всех ученых обществ, всех европейских университетов. Из Лондона, Парижа, Петербурга, Мадрида и всех почти германских дворов ему присылали знаки отличия. Князья наук, знаменитейшие ученые мира добивались чести считаться его друзьями. Богатые иностранцы… приезжали единственно, чтобы познакомиться с человеком, которого называли светилом мира».
В 1748 году Линнеус напечатал описание университетского сада («Упсальский сад»), составленное как учебное руководство «на пользу учащейся молодежи».
Однако условия работы в Упсальском университете были очень трудными. Эта трудность заключалась прежде всего в суровой дисциплине. На первый взгляд это как будто непонятно! Студенческие нации, годичные праздники у каждой нации с забавами и представлениями, первомайский общий студенческий карнавал, сопровождаемый шумными потехами, — суровая дисциплина!
Одни «каласы» — студенческие пиры, на которых с чашей пунша в руках молодые люди произносят пылкие речи, провозглашают заздравные тосты, поют свои студенческие песни, разве не оставляют они впечатления о широкой свободной жизни студентов в те времена?
Эти «каласы» на всю жизнь запоминались. Где-нибудь позднее встретятся два пастора, медика, учителя и вдруг обнаружат, что они принадлежали к одной студенческой нации. Рекой польются воспоминания о золотом времени и обязательно о «каласах»…
Но не праздники, пиры, забавы и представления обеспечивали свободу студента и профессора. И не в том заключалась жесткая дисциплина, что законом от 1682 года были строжайше запрещены дуэли. Об этом во времена Линнеуса еще вздыхали некоторые горячие молодые головы. Она накладывала запрещение на свободу мысли. Насколько дисциплина душила свободу, легко себе представить, если даже профессор не мог без разрешения ректора удалиться больше чем за 6 миль от города. В случае опоздания к занятиям накладывался штраф в размере четверти оклада.
Впрочем, эти и другие подобные строгости не страшили Линнеуса при его исключительной организованности и аккуратности. Но одно условие его очень тяготило и поставило перед неразрешимым препятствием, если бы не покровительство графа Тессина. Дело в том, что согласно новому университетскому правилу никто не мог печатать за границей свои научные труды.
Такое запрещение мало задевало других профессоров: они и не печатались за пределами Швеции. Говорят, что и в этом запрещении сыграл роль, как обычно незавидную, все тот же Розен. Из чувства зависти к успехам Линнеуса он подстрекнул некоторых недальновидных шведских патриотов высказать неудовольствие по поводу заграничных публикаций ученых.
Обогащают чужую науку! Но печатался-то один Линнеус, удар был направлен именно против него.
Интригами, тайными наветами, прикрытыми патриотическими фразами, Розен добился обсуждения в правительственных сферах вопроса о возможности печататься в чужих странах. Последовал высочайший запрет, под страхом потери должности и большого штрафа, печатания какой-либо книги за границей.
Шведский король и королева имели богатые коллекции по натуральной истории. Ими было высказано пожелание, чтобы профессор Линнеус привел их в порядок. Но без разрешения ректора нельзя приняться и за эту работу. На каждом шагу он испытывал стеснения, снова и снова напоминавшие ему испытания ранней юности и молодости.
Слава ученого, успех профессора — и соблюдение правил для маленького школьника! И так всю жизнь… В Англию зовут, в Оксфорд, на кафедру ботаники, там жить свободнее. «Не имей я семьи, я решился бы принять английское предложение, как ни мало я люблю эту нацию», — колеблется Линнеус.
Граф Тессин, пользуясь своим высоким положением, добился некоторых свобод для Линнеуса: было отменено и запрещение печатания за границей. Неудивительно, что Линнеус связывал свое возраставшее благополучие с покровительством графа Тессина.
«Все верные шведы восхваляют высокорожденного графа, — пишет он, — и я должен делать это всех более. Господин граф принял меня, peregrinum in patria (странника на родине), не имеющего ни рекомендации покровителей, ни собственных заслуг, посадил меня за свой стол между знатнейшими людьми в государстве, дал мне жительство в своем собственном дворце, рекомендовал меня высокопоставленным лицам, доставил годовое содержание и почетное место (адмиралтейского врача). Несомненно, я обязан господу богу и графу Тессину всем моим счастьем».
Странно теперь читать такие строки: лесть, низкопоклонство, раболепие, и это слова большого ученого! В восемнадцатом веке процветание науки в большой мере зависело от покровительства знатных и богатых людей, имеющих влияние при дворе. А такое бедное в то время государство, как Швеция, располагало ограниченными возможностями для ассигнований на научные исследования. Их чаще можно было получить от богачей, чем от правительства. Да и в правительстве вопросы о развитии наук решали те же графы тессины.
Мудрено ли, что в глазах Линнеуса его покровитель стоял неизмеримо высоко, и он горячо благодарил его за помощь. Ведь графу могло заблагорассудиться излить свои милости на кого-либо другого. И вот одно столетие сменило другое, уже и третье наступило, с тех пор как граф Тессин угадал в Линнеусе
